Летопись нашего двора - Страница 11

Димка расколотил смолу, которой были залиты цинковые цилиндры, разодрал их на кусочки, а мешочки с чёрным порошком, что были внутри цилиндров, выбросил.

— Сейчас вы увидите чудо: образуются новые вещества — хлористый цинк и водород, — сказал Димка. — Алька, бросай кусочки цинка в соляную кислоту и следи, что будет.

Я с опаской бросил кусочек цинка в бутылку с соляной кислотой. Со дна цепочкой поднялись блестящие пузырьки. Целый рой пузырьков! Казалось, кусочек цинка дышал, будто живой.

Я набросал туда ещё — в бутылке закипело.

— Химическая реакция! — гордо пояснил Димка. — Цинк соединяется с кислотой. Когда перестанет шипеть, значит, кислота травленая, ею можно лудить, паять и делать что хочешь. Этого вы ещё не знаете — химию только в седьмом классе проходят. Интересная наука!

Я хотел осадить Димку — чего задаётся?! Кое-как в четвертый перешел, а форсит, будто десятиклассник! Но всё же промолчал, довольный тем, что мне, а не другим поручил Димка такое ответственное дело. А он совсем разошёлся!

— Я хотел стать артистом, но, может быть, ещё стану химиком.

По правде сказать, я и сам подумал, не сделаться ли и мне химиком.

— Ну, что рты раскрыли? Беритесь за дело! — прикрикнул на нас Димка.

Саньке он велел развести примус, а Петьке — зачищать напильником дырки в кастрюле, чтобы края их блестели. Мой цинк таял медленно, но всё же я заметил, как кусочки его уменьшились, будто сахар в горячем чае. Листиком подорожника я вытаскивал хлопья серой грязной пены с поверхности кислоты. Такая пена бывает при стирке в корыте. Димка похвалил меня. Петька сидел в углу и с остервенением начищал края дырок до тех пор, пока они не засверкали, как новенькие гривенники. Одному Саньке не везло: примус у него никак не разжигался, пыхтел, выплёвывал струйки керосина, выдыхал клубы дыма и сажу. Санька то и дело накачивал шланг и ругал Димку за то, что тот подсунул ему какую-то рухлядь.

Димка терпел, терпел, а потом сам распыхтелся, как примус.

— Молчи уж! — закричал он. — Этот примус проверенный! Моя бабушка им пользовалась, когда меня и на свете не было! А у тебя ещё молоко на губах не обсохло!

— Это у меня-то молоко на губах не обсохло? — возмутился Санька. — Да ты сам от горшка два вершка!

Пока они ругались, от дыма и от кислоты стало так душно и чадно, что пришлось открыть ставни и проветрить наш штаб. Нам с Петькой надоела их перебранка, и мы тоже взялись за примус. Мне казалось, что разжечь его очень легко. Сколько раз я наблюдал, как это делала мать. Но тут и у меня ничего не получилось — примус плевался, словно верблюд, и ни с того ни с сего пускал целые фонтанчики керосина.

Димка совсем вышел из себя и орал на нас так, будто мы были глухие.

— Петька, ты что, не слышишь? Подай тряпку!.. Санька, сколько тебе повторять? Качни насос еще раза два! Да смелей, он не кусается!.. Алька, прочисть капсюль!.. Тьфу, опять сломал иголку! Вот наказанье!

Мы носились по ларьку, бросались в разные углы, находили и тут же теряли то, что находили.

Про Василька, который до сих пор мирно сидел в углу, все забыли. И вдруг я подскочил как ужаленный: Василёк взвыл не своим голосом. Мы забыли о примусе и бросились к нему.

— Василёк! Ну же, Васечка! — кричал ему Димка. — Ну что ты воешь?

— Я, я… этот сахар укусил! — наконец прошепелявил Василёк и опять дико завыл.

Санька побледнел.

— Васечка, — умоляюще сказал он, — не реви! Скажи, много ли ты этого сахара проглотил?

— Я не проглотил, я только откусил и выплюнул! — сквозь слёзы выдавил Василёк. — Я хотел немного его поесть, а он как щипанул меня за язык!

Мы облегчённо вздохнули: раз выплюнул — это ещё ничего, заживёт! Димка тут же опять вспомнил о примусе и закричал на Саньку:

— Александр, укроти своего пескаря, он мне всю химию портит!

— Я не пескарь! — возразил Василёк. — Я осенью в школу пойду!

— Шагай сейчас же домой! — скомандовал Санька. — И не путайся под ногами!

Василёк замолчал, немного подумал и снова заорал. Чтобы утихомирить этого рёву, мы сунули ему в руки паяльник. Он сразу утих и заулыбался, а мы опять взялись за примус.

Димке, верно, понравилось распоряжаться — он сунул руки в карманы и расхаживал по штабу. Наконец моё терпение лопнуло.

— Ты что нами помыкаешь?! — закричал я.

— Нашёл рабов, а сам — ручки в брючки? — поддержал меня Петька.

Пришлось и Димке засучить рукава. Он сжёг коробок спичек, но примуса так и не одолел.

Когда у нас осталась одна-единственная спичка, Димка сказал:

— Придётся разжечь костёр.

Из досок, отломанных от забора и старых ящиков, мы быстро разожгли на дворе костёр. Высушенное солнцем дерево жарко пылало. Изображая индейцев, мы прыгали вокруг.

Наконец мы взялись за настоящее дело. Петька поставил бабкину кастрюлю вверх дном. Вырезанные из жестяной банки заплатки лежали рядом и блестели на солнышке.

Потом мы скинули майки и, обливаясь потом, начали прогревать паяльник на костре. Очень хотелось пить. Вода была рядом, в колонке, за углом дома, вкусная, холодная, но Димка не отпускал нас ни на минуту. Он советовал думать, будто мы в пустыне, и велел терпеть.

Когда паяльник прогрелся, Димка потёр его о кусок нашатыря. Кверху взметнулись клубы дыма, будто вырвался на волю волшебник старик Хоттабыч. Чёрное жало паяльника заискрилось, засверкало чистотой, словно его начистили наждаком.

И тогда Димка поднёс его к олову. Твёрдый серый кусочек сразу превратился в сверкающий шарик и прилип к паяльнику, словно притянутый магнитом. Димка стал водить паяльником по заплате, смазанной травленой кислотой.